Пятница, 29 марта 2024

Константин Сараджев и колокола Свято-Данилова монастыря

Летом 2007 года по улицам Москвы везли колокола, их было 18. Отлитые совсем недавно, освященные патриархом Свято-Данилова монастыря, колокола отправлялись в долгий путь: поездом до Санкт-Петербурга, затем морем до Бостона и дальше на грузовиках до Гарварда. Если бы можно было перенестись во времени, то стало бы понятно, что все это происходит не в первый раз.

Почти 80 лет назад, в 1930-ом, по улицам Москвы так же везли колокола, их тоже было 18, они тоже покидали Свято-Данилов монастырь и путь их так же лежал в Америку. Знаменитые даниловские колокола увозили в Гарвард. Американский промышленник Чарльз Крэй купил их у Советского Союза, спасая от переплавки, и подарил Гарвардскому университету. Вместе с колоколами американцы увозили с собой странного молодого человека, он совсем не говорил по-английски и вдобавок сильно заикался. В кармане его легкого пальто лежал документ, где говорилось, что гражданину страны, которая не признана Соединенными Штатами, дается временное разрешение на въезд в роли эксперта по колоколам. Это был знаменитый московский звонарь, гениальный музыкант и композитор, Константин Сараджев.

О нем известно не много, официальной биографии никто не составлял, а документов почти не сохранилось. Единственной попыткой рассказать миру об этом уникальном музыканте стала книга Анастасии Цветаевой, современника и друга Константина Сараджева. Он обладал врожденным феноменальным слухом, Сараджев не просто слышал звук, он видел звук. Например, ноту ми он воспринимал как ярко-голубую, а ре – как желтую. Он слышал звучание людей, домов, все, что его окружало, звучало для него особым образом. Семь известных нам нот его только смешили, в каждой из них он мог различить 243 звука. Для сравнения, например, мы с вами в отдельной ноте улавливаем всего два или в лучшем случае три звука. По меркам Сараджева мы просто глухие. Играя на скрипке или фортепиано, он доходил до исступления от их ограниченности. Там, где его музыка только начиналась, эти инструменты беспомощно умолкали. И все же Сараджев нашел инструмент, способный воспроизвести все богатство таинственного мира звуков. Та гармония, к которой он стремился, оказалась доступна русским колоколам.

В конце 20-х гг. газеты революционной России пестрели заголовками «Колокола на индустриализацию», «Увеличим металлический фонд страны», «Требуем изъятия колоколов». По всей стране сбрасывали со звонниц древние колокола. Чтобы разбить, их канатами и лебедками поднимали высоко над землей, а затем бросали вниз. Потом их научились разбивать прямо на колокольнях – ломами и кувалдами. А те, которые не удавалось разбить, взрывали. Бесценные творения древних мастеров теперь измерялись тоннами меди, которую получали от переплавки. Именно в этот период к советскому правительству обратился американский миллионер, ценитель старины и знаток русского православия, Чарльз Крэй с просьбой продать ему несколько старинных колоколов. Советское правительство возражать не стало. И вот теперь уникальный подбор Даниловской звонницы, который собирался на протяжении двухсот лет, поездом  прибывал в Гамбург. Встречающие были предупреждены, что при колоколах будет русский эксперт, но странного русского в поезде не оказалось. Сараджев остался в Ленинграде. Еще подъезжая к вокзалу, он услышал звон отдаленного колокола, когда поезд остановился, он выскочил из вагона и пошел на этот звук. Знакомые нашли его только на следующий день на одной из Ленинградских колоколен. Такое случалось с Сараджевым постоянно – где бы он не находился, чем бы он не занимался, заслышав музыку далеких колоколов, он мог бросить все и отправиться на поиски пленившего его звона. Однажды семилетним мальчиком он как обычно гулял с няней по Пречистенской набережной, как вдруг из Замоскворечья донесся гул большого колокола. Маленький Костя замер, будто связанный этим звуком, расплакался и потерял сознание. «Когда услышал я этот чудесный звук, сердце мое забилось часто-часто. Голова сделалась холодной и по всему телу прокатилась сладкая дрожь. Я впервые увидел музыку, из темноты вдруг возникло яркое, огненное ядро, во все стороны испускало оно разноцветные лучи звука. Передо мной, окружая меня, стояла колоссальная масса тонов, поражая своей величественностью».

Дома его называли Котиком, чтобы не путать с отцом Константином Соломоновичем Сараджевым. Котик рос в музыкальной семье – отец известный дирижер, профессор Московской консерватории, мать Наталья Ниловна Филатова талантливая пианистка, ученица Сергея Рахманинова. Котика интересовало все, что связано с музыкой, любые музыкальные инструменты, любые звуки, любые мелодии. И вот он слышит церковный звон, колокола ошеломили Котика, ничего прекраснее он никогда не слышал. С этого момента все остальное в жизни маленького Кости Сараджева отходит на второй план. По выходным дням всю семью он выводит на набережную слушать тот самый колокол, от звона которого он потерял сознание. Когда дома отец играет на фортепиано, Котик мысленно переводит эти звуки на язык колоколов. Он выбирает целую коллекцию колокольчиков, развешивает их по всему дому и подолгу вслушивается в звучание каждого. Он пытается воспроизводить колокольные гармонии на пианино и скрипке. Но эти инструменты кажутся ему слишком грубыми, тогда он выставляет в ряд несколько флаконов из-под духов и палочкой выстукивает на них свои мелодии. А в 14 лет он впервые поднимается на колокольню и первый раз сам ударяет в настоящий церковный колокол.

Сараджев добрался до Гарварда с опозданием. Без багажа, в легком пальто он бродил по университету и каждому встречному задавал один и тот же вопрос: «Где колокола?» Когда выяснилось, что странный гость – долгожданный эксперт из России, его наконец-то к ним проводили. Сараджев был счастлив, он бродил среди распакованных колоколов, гладил их, как живых, и улыбался. Его давняя мечта вот-вот должна была осуществиться, мечта о создании собственной концертной звонницы и исполнении на ней собственных колокольных симфоний. Он начал мечтать об этом еще в середине 20-х. К тому времени 25-летний Костя Сараджев совсем забросил свое музыкальное образование, он считал, что другим музыкантам просто нечему его научить, что никто лучше него не слышит тональность окружающего мира. Все свое время он посвящает изучению колоколов, он не пропускает ни одной церковной службы. Причем его не интересуют сами службы, его интересует только возможность звонить в колокола. Он звонит на разных колокольнях Москвы. Это не простые церковные звоны, это настоящие музыкальные произведения, таких звонов никто никогда раньше не слышал. У Сараджева появляются поклонники, приходящие к храму специально, чтобы послушать его игру. Весть о гениальном звонарей расходится по всей Москве. Его звоны приходят слушать знаменитые музыканты и композиторы. В музыкальных кругах начинают говорить о рождении нового направления в музыке.

«Не могу никакими выразить словами, какое наслаждение испытываю, находясь в самом центре колоколов. Каждый из звук — будто огненное дерево вырастает из пустоты. Его пульсирующий золотом ствол заканчивается пышной кроной ветвей и листьев всех известных цветов. Как жаль, что никто больше не видит этой сказочной красоты. Но я уверен, что слушая меня там, внизу, они ее чувствуют, не могут не чувствовать».

А ведь это страшная трагедия – жить в мире, который недоступен для других людей, когда никто не в состоянии понять, что ты чувствуешь. Сараджев говорил так: «Я будто бы единственный слышащий в мире глухих. Я живу как иностранец без знания языка, оказавшийся в чужой стране».

Он вполне осознавал, что обладает уникальным даром. К знакомым он обращался не по именам, а по названием тональностей, в которых они для него звучали. Проезжая в трамвае по московским улицам, он мог воскликнуть: «Смотрите! Это же типичный дом в стиле до 112 бемолей». Или мог до исступление довести пассажиров, беспрерывно дергая за шнурок трамвайного звонка и призывая всех насладиться этим чудесным звуком. Окружающие удивлялись, не понимали. Единственными живыми существами в этом мире, кто отвечал ему взаимностью, были колокола. Во время своих выступлений он так увлекается, что часто служителям храмов приходится бежать на колокольню и останавливать забывшегося звонаря, потому что звонить он должен, когда это положено по службе. Церковные ограничения приводят Сараджева в отчаяние, но ему ничего не остается как мириться с ними и с нетерпением ждать следующей службы.

Но все меньше в Москве действующих церквей, монастырей. Одна за другой замолкают московские колокольни. Храмы закрываются, ценности реквизируются, ненужные теперь иконы просто сжигаются. Высокие колокольни передаются пожарным управам, а сами колокола идут на переплавку. Для Сараджева, который по звуку мог определить любой из четырех тысяч колоколов Москвы, это стало настоящей трагедией. Он пытается спасать колокола, обращается в Наркомат просвещения с просьбой сохранить хотя бы самые уникальные из них. Составляет подробный список  этих колоколов с номерами, названиями колоколен, где они висят. Он просит выделить ему одну из закрытых звонниц, чтобы превратить ее в первую концертную колокольню в Москве. Его поддерживают известные композиторы, музыканты, они составляют совместное письмо Луначарскому, где говорят, что исследования Сараджева открывают новую, совсем неизведанную область в музыке. Но в стране продолжает набирать силу антирелигиозная компания, Моссовет завален жалобами рабочих организаций на уцелевшие еще монастыри и церкви. Колокольный звон мешает москвичам работать и отдыхать. И, конечно, все просьбы Сараджева остаются без ответа.

Он совсем было отчаялся, но именно тогда на пороге его квартиры при консерватории появились два американца, они искали мистера Сараджева, известного специалиста по колоколам. Они слышали его игру, они восхищены и хотят сделать мистеру Сараджеву предложение. Этим предложением и был годовой контракт на создание в самом известном университете Америки настоящей православной звонницы. Не обращая внимания на ноябрьский холод, все в том же легком пальто Сараджев настраивал колокола в Гарварде. Он ударял в колокол, затем подтачивал  напильником, добиваясь нужного звука. Он хотел, чтобы Даниловский ансамбль звучал идеально. Сараджева поселили в семье русских эмигрантов. К его сожалению довольно далеко от строящейся колокольни. Каждое утро он проделывал долгий путь до колоколов, работал с ними весь день и вечером замерзший, усталый, но счастливый возвращался назад. Он весь был в предвкушении, совсем скоро главная мечта его жизни осуществится, у него будет собственная звонница и он сможет исполнять свои колокольные симфонии.

«Ночью я вдруг погрузился в состояние композиции. Вокруг меня была тьма, впереди же – свет, имеющий сильный блеск. Вдали был огромный квадрат красновато-оранжевого цвета. Его окружали две широкие ленты. Первая – красного, вторая – черного цвета. Между ними и тьмой оставалось светлое пространство, такое светлое, что трудно было смотреть. Это было прекрасно».

Он разделил колокола на три группы, выполнил чертеж будущей звонницы, разработал систему управления языками колоколов, но все его предложения наталкивались на непонимание. Зачем все эти цепи и веревки? Надо использовать новые стальные тросы, которые с помощью электрических моторов будут раскачивать языки колоколов. А управлять ими можно из теплой комнаты, просто нажимая на кнопки. Сараджев отвечал: «Нет, звонарь должен быть рядом с колоколами в любую погоду, звонарь должен чувствовать колокола».

Но в то же время он понимал, что чувствовать так, как чувствует он, другим просто не дано. К вечному музыкальному одиночеству Сараджева примешивалось одиночество человеческое. Он не говорил по-английски, его там никто не понимал, его эксцентрическая манера поведения вызывала у многих вызывала раздражение. Вдобавок ко всему взбунтовались студенты, которым надоел непрерывный звон настраиваемы колоколов. Они составили жалобу руководству Гарварда с требованием прекратить невыносимый грохот. Когда глава университета обнаружил на колоколах следы напильника, он обвинил Сараджева в порче университетского имущества и запретил продолжать настройку. В конце концов нервы Сараджева не выдержали. К тому же он сильно простудился: летнее пальто не спасало от ноябрьских холодов. Сараджев слег, его поместили в больницу при университете, а спустя какое-то время мягко предложили вернуться на родину, выписав чек на 50 долларов. Все остальные работы по установке колоколов проводились уже без него. В первый раз они зазвонили в Гарварде на католическую Пасху 1931 года. А в Советском Союзе в 1930 году вышел указ о повсеместном запрещении колокольного звона. Так закончилась мечта гениального музыканта. Непонятого в Америке, неоцененного в родной стране. Музыканта, всю свою жизнь посвятившего колоколам.

Однажды он сказал: «Грех так звонить. Господь покарает меня за такой звон». Он прожил очень короткую жизни. Умер в 42 года во время Великой отечественной войны. Но он оставил после себя нотные записи звучания всех больших московских колоколов. В наши дни по этим нотам стало возможным восстановить колокола, погибшие в 30-е гг. Этими записями Сараджев дал им вторую жизнь, словно искупая тот самый грех. Ведь главное предназначение колоколов – вести людей в храмы.

Лев Николаевич Николаев

Рекомендуемые ссылки по материалу:

  1. Википедия
  2. Наследие звонарей. Константин Сараджев
  3. Анастасия Цветаева. Сказ о звонаре московском