56. Писатели о колокольном звоне (363 стр. – 369 стр.)

Художественная литература часто касалась колокольного звона.

Вот как описывает А. И. Куприн ²) праздничный благовест:

«Колокольня. Какая веселая, пьянящая, головокружительная пестрота внизу, под моими ногами. Небо страшно близко: вот-вот дотянешься рукой до белого пухлого ленивого облачка. О, верх мальчишеского счастья – наконец-то в моих руках веревка от самого главного, самого большого колокола.

Грушевидный язык его тяжел и долго скрипит своим ухом, пока его раскачиваешь. Ба-ам!.. Теперь уж больше ничего не видишь, не слышишь и не понимаешь. В ушах больно от мощных медных ко­лебаний. Еще!., еще… Ласточки стрелой проносятся мимо тебя, лю­бительские «голуби» стаей плавают высоко в воздухе…».

«Лишь триста, четыреста лет висят наши большие колокола на наших колокольнях; но если бы допросить эти колокола, как они созидались и если бы они рассказали нам об этом; если б да поведали нам они, откуда они взялись, о, какая бы тогда назидательная лето­пись раскрылась пред миром! Бесчисленные звуки от них к нему восходящие. Но какой длинный свиток поучительных любопытных сказаний о праведной жизни, полной святых подвигов с картинами самоотвержения, благочестия, чудес благодати и промысла раз­вернулся бы перед нашими изумленными глазами, если б эти ко­локола да попросить рассказать нам о радости и горе, о входах и исходах, о смерти и о жизни православного народа под их звуки!

Кто исчислит толпы взрослых и детей, под их звон из года в год во-дни праздников и в будни в наши храмы приходящих? Сколько сердец о мире с Богом под звуки их вздыхают и о ниспосланье его в душу к небу вопиют! Мертвых кто сочтет, коих с наших колоколен звон к вечному покою провожал и провожает?

Сколько в течение последних двух-трех столетий победного зво­на с наших колоколен раздавалось! О скольких торжествах мира они нашим предкам возвещали! Во времена военные о мире молили Бога наши колокола, а когда Всевышний миром дарил наше отечест­во, они возвещали ему о сем мире радостно и полногласно. Как бы с неба голос, с наших колоколен звон, говорил тогда к народу: «Слава Богу, с врагом мир заключен. Теперь копье, ружье и меч и тяжелые орудия прекратят свою работу, уляжется убийство. Любезное отече­ство! Возьми теперь свой псалтирь десято-струнный и пой в высо­ких нотах, пой Богу хвалебные песни, пой и благодари Бога сердцем и устами в полных хорах». Так, когда народ прислушивается к звону своих церковных колоколов, они дарят его миром; а как скоро о сем забывает, о мире снова молиться начинает. В наше время слышны вопросы: к чему такие великаны и такие мощные гласы для призыва христиан к молитве? Да, если бы колокола не были изобретены дав­но, то в наше время не были бы изобретены. Если б к настоящему времени мы не имели колоколов, то, быть может, пришлось бы обра­щаться к детям для созыва взрослых в храмы при их посредстве. «К чему эти мощные голоса?»… Есть много сокровищ, которые лишь поднять нужно и пригоршней собирать, чтобы ими жизнь свою обогатить «К чему эти могучие голоса?»… К Высочайшему, ко Всесвятейшему и приглашать должно настойчивей, сильней. Где дело идет об охране души всех, там и приглашение должно дости­гать слуха всех. На другие собрания можно приглашать через вестни­ков, письмами, через объявления; во храмы призывает Бог; нужно чтобы и призыв напоминал Бога и звуки зова трогали бы сердце. Но какой иной инструмент мог бы выполнять это назначение в том самом объеме, как выполняет его колокол? Звон наших колоколов – единственный в своем роде и ничем другим не заменимый. Уже когда колокола на Западе только еще входили в употребление, языч­ники Римской империи, почасту слыша звон этих колоколов, гово­рили: «Глас Божий это; это голос христианского Бога слышен». И в этом слове их более правды, чем сколько ее кто-нибудь предполагал бы в нем. Хоть колокольный звон и не молитва, хотя сами колокола и никогда в церкви не бывают: бездушны они, а все-таки они во славу Божию звонят; хотя своим билом, языком они речей весть и не могут, а вести подают. «Земле, земле, земле, — как бы так говорят они, — слыши слово Господе» (Иер. XXII, 29)» ¹).

«И скрашиваются же христианские наши праздники колоколь­ным звоном! Вот в праздничных нарядах народ выходит из храма, а клирик «знаменает кампаны» (ση μαίνει ταζ χαμπάναζ), звонит с приударением во все колокола. Звуки уже и отдельного колокола представляют собою нечто возвышенное и торжественное. Если же раздается полный звон во все колокола, а особенно красный звон в согласный подбор колоколов погласицей или, что то же, целой лествицей звуков, когда церковный звонарь распетлится на колокольне и по рукам и ногам, качается на зыбке и звонит согласно в целую дюжину колоколов, перебирая их от большого к меньшему и к боль­шому от меньшего, да еще с другими звонарями на других коло­кольнях перезванивается колоколами, как бы перекликается; когда праздничный трезвон в прекрасном созвучии, согласном, правиль­ном взаимном соотношении одновременных звуков льется с наших колоколен, то происходит благозвучие еще торжественнейшего рода: становится тут торжество уже всенародным. Ничем иным общее настроение народа не может быть выражено удачнее; ничем праздник не может быть отважней и смелее возвеличен, как именно мощным колокольным звоном. Поистине, если дни воскресные и праздничные в нашей трудолюбивой жизни являются вестниками мира, то в колоколах получают и имеют эти вестники и    уста» ²).

Колокол, это – голос церкви, зовущий издалека и посылающий равномерный привет дворцу и лачуге, говорит Паоло Мантегацца.

Каждый знает, какие сильные впечатления может производить колокольный церковный звон при особенных обстоятельствах и ду­шевных настроениях человека. Когда неожиданно в тиши ночной раздается, призывающий к полуночному богослужению, как поэти­чески услаждающе отражается он в душе юности и погружает ее в полузабытье сладких грез, и как повелительно побуждает он возды­хающую старость воспрянуть от сна и в молении искать примире­ния с жизнью и готовиться к недалекому уже расчету с нею!

По народным повериям влиянию ночного церковного колокола не могут противостоять сами нечистые силы, и шабаш их тотчас же пропадает с первым ударом колокола, равно как теряет силу всякое волшебство, всякое гаданье.

Звук колокола производит иногда отрезвляющее, спасающее действие на человека, находящегося на краю нравственной и физи­ческой гибели, говоря ему о чем-то таком, что выше его страданий, что может дать новое содержание его жизни и о чем он забыл.

Припоминается при этом прекрасный рассказ Всеволода Ми­хайловича Гаршина «Ночь» ¹). Разочаровавшийся в жизни и ожи­даниях, в людях и в самом себе, Алексей Петрович, герой рассказа, приготовился покончить счеты с жизнью.

«— Прощайте, люди! Прощайте, кровожадные, кривляющиеся обе-зьяны!

Нужно было только подписать письмо. Но, когда он кончил писать, он почувствовал, что ему жарко; кровь прихлынула к голо­ве и застучала в вспотевших висках. И, забыв о револьвере и о том, что, избавившись от жизни, он избавится и от жара, он встал, по­дошел к окну и отпер форточку. Дымящаяся морозная струя пах­нула на него…

Ему не хотелось отвести глаз от звезды. Кто-то быстро прошел по улице, сильно стуча озябшими ногами по плитам панели и ежась в холодном пальто; карета провизжала колесами по подмерзшему снегу; проехал извозчик с толстым барином, а Алексей Петрович все стоял, как застывший.

— Нужно же! — сказал себе наконец.

Он подошел к столу. От окна до стола было всего две сажени, но ему казалось, что он шел очень долго. Когда, подойдя, он уже взял револьвер, в открытое окно раздался далекий, но ясный, дрожащий звук колокола.

—  Колокол! — сказал Алексей Петрович, удивившись, и поло­жив револьвер снова на стол, сел в кресло.

— Колокол! — повторил он. — Зачем колокол? Благовестят, что ли? На молитву… Церковь… Духота… Восковые свечи… Старень­кий поп, отец Михаил, служит жалобным, надтреснутым голос­ком; дьячок басит. Хочется спать, в окно едва брезжится рассвет. Отец, стоящий рядом со мной, склоня голову, делает торопливые маленькие кресты; в толпе мужиков и баб сзади нас поминутные земные поклоны…

Как давно это было!.. Так давно, что не верится, что это была действительность, что сам когда-то видел, а не прочитал где-нибудь или не слышал от кого-нибудь. Нет, нет, было это все, и тогда было лучше. Да и не только лучше, а хорошо было. Если бы теперь так, не нужно бы ездить за револьвером.

«Кончай!» — шепнула ему мысль. Он посмотрел на револьвер и протянул к нему руку, но тотчас же отвел ее назад.

«Струсил?» — шепнула ему мысль.

—  Нет, не струсил; тут не то. Страшного уже ничего нет. Но ко­локол – зачем он?

Он взглянул на часы.

—Это к заутрени, должно быть. Пойдут люди в церковь; многим из них станет легче! Так говорят, по крайней мере. Впрочем, помню, и мне легче становилось. Мальчиком был тогда. Потом это прошло, погибло. И легче мне не становилось уже ни от чего. Это правда.

Правда! Нашлась правда в такую минуту!

А минута казалась неизбежной. Он медленно повернул голову и опять посмотрел на револьвер…

—  Вон там смерть. Нужно взять, повернуть кругом…

На улице было тихо: никто не ехал и не шел мимо. И из этой тишины издалека раздался другой удар колокола; волны звука во­рвались в открытое окно и дошли до Алексея Петровича. Они го­ворили чуждым ему языком, но говорили что-то большое, важное и торжественное. Удар раздавался за ударом, и когда колокол про­звучал последний раз, и звук, дрожа, разошелся в пространстве, Алексей Петрович точно потерял что-то.

Колокол сделал свое дело: он напомнил запутавшемуся челове­ку, что есть еще что-то, кроме своего собственного узкого мирка, ко­торый его измучил и довел до самоубийства. Неудержимой волной нахлынули на него воспоминания, отрывочные, бессвязные, и все как будто новые для него. В эту ночь он многое уже передумал и мно­гое вспомнил, и воображал, что вспомнил всю свою жизнь, что ясно видел самого себя. Теперь он почувствовал, что в нем есть и другая сторона, та самая, о которой говорил ему робкий голос души…

Новая нить размышлений развернулась в голове Алексея Пет­ровича:

«Господи! Хоть бы какого-нибудь настоящего, неподдельного чувства неумирающего внутри моего я! Ведь есть же мир! Колокол напомнил мне про него. Когда он прозвучал, я вспомнил церковь, вспомнил толпу, вспомнил огромную человеческую массу, вспом­нил настоящую жизнь. Вот куда нужно уйти от себя и вот где нужно любить. И так любить, как любят дети… Ведь это сказано вот тут…»

Он с радостью схватил маленькую темно-зеленую книжку и начал читать с первой страницы и читал все подряд».

В путеводителе по московской святыне Ф. И. Рычина приведено следующее стихотворение о колоколе:

Колокол русский, народный,
Колокол Церкви святой!
Чуден твой голос свободный,
Люб отголосок мне твой.

К Богу во храм призывает
Стройная звуков волна,
Москву кругом оглашает,
Грешников будит она.

Чуть над Москвой пронесется
Первый торжественный звон –
Всюду народом кладется
Господу Богу поклон.

С первым к обедне ударом
Шапки снимают долой,
Крестится всякий не даром,
К небу стремяся душой.

Чистые, чудные звуки
Любо душою ловить,
Ими тревожные муки
В сердце больном хоронить.

Колокол русский, народный,
Колокол Церкви святой!
Чуден твой голос свободный,
Люб отголосок мне твой ¹).