53. Набатные, осадные и сторожевые колокола (352 стр. – 358 стр.)

Набатные колокола были известны в глубокой древности.

Набат был единственным способом огласить какое-либо бедствие и со­брать народ. Набат отличался особым характером звона, горожане очень хорошо отличали его от благовеста церковного.

В Кремле по словам И. Е. Забелина ¹) особые набатные колоко­ла висели с трех его сторон, где находились и городские башенные часы: 1) у Спасских (в XVI в. Фроловских) ворот, на малой, нарочно для того построенной башне; этот колокол назывался спасским на­батом; 2) к Замоскворечью на Тайницкой башне (называвшейся в XVI в. Водяными воротами у Тайника), и 3) к Занеглиненью на Троицком мосту, на Троицких (в XVI в. Ризположенских) воротах. Во время стрелецкого бунта в 1682 году, по сказанию очевидца Сильвестра Медведева, «биша в колокола набатные по всему Кремлю».

По значению своему кремлевский набат был большой, предпо­лагающий малые набаты: первым иногда служил большой колокол на Ивановской колокольне ²).

Настенная башня у Спасских ворот цела и до сих пор; в старину она называлась Царской, Сторожевой, Набатной и Всполошной.

Название Царской она получила благодаря тому, что русские государи после своего коронования восходили сюда показаться народу, собиравшемуся на Красной площади. Другие названия объ­ясняются тем, что здесь некогда висел набатный или переполошный колокол, в который звонили в случае угрожавшей городу опаснос­ти – во время нашествия врагов, мятежа, пожара.

Такой звон назывался всполохом или набатом, от арабского сло­ва nobouat, перешедшего к нам от татар, а самый колокол, смотря по обстоятельствам, – осадным, вечевым, набатным, всполошным.

Впрочем набатом назывался также и большой барабан или ту­лумбас. Маржерет, описывая русское войско, говорит, что всякий генерал имел свой набат, род барабана, покрытого кожей, который возили на лошади ³).

Вот что сообщает Г. В. Есипов ⁴) о московском кремлевском на­батном колоколе.

В 1803 году стены и башни Московского Кремля во многих мес­тах начали разваливаться, и московская Кремлевская экспедиция  озаботилась об их исправлении.

Главноуправляющий этой экспедицией П. С. Валуев командиро­вал чиновника в Набатную башню с приказанием снять осторожно колокол и сдать его в Экпедицию для хранения в кладовой, впредь до исправления башни.

Когда сняли колокол и хотели везти его в кладовую, явился офицер с солдатами и заявил, что комендант приказал оставить ко­локол на площади, и поставил к нему двух солдат.

Сконфуженный чиновник донес Валуеву об аресте колокола.

Валуев, отличаясь непомерным самолюбием, послал к комен­данту чиновника, который на словах заявил ему: чтобы он немед­ленно возвратил колокол.

Комендант потребовал письменного объяснения. Валуев не за­медлил такое послать и немного резкое.

Комендант нашел тон письма да самого требования оскорби­тельным и пожаловался московскому главнокомандующему графу Салтыкову.

Главнокомандующий, вероятно, тоже не совсем довольный тем, что Валуев обратился к коменданту помимо его, в тот же день уве­домил Валуева, «что он находит действия коменданта совершенно законными и просит в подобных случаях обращаться к нему – глав­нокомандующему и содержать коменданта в том внимании, какого он заслуживает по отличному усердию и исправности в толико­летном прохождении важного служения своего оказанными».

Валуеву стало понятным, что он сделал ошибку, погорячился, и что главнокомандующий может довести об этом до Высочайшего сведения, а главнокомандующий и Валуев, как два медведя в бер­логе, жили не в ладу.

Валуев поспешил искать покровительства в любимце импера­тора сенаторе Трощинском, мимо которого в случае жалобы графа Салтыкова дело не могло пройти.

«Опасаясь, что главнокомандующий представит о деле своим манером на Высочайшее усмотрение, доношу вашему высокопре­восходительству (писал Валуев Трощинскому), яко единственному благотворителю, о встретившейся неприятности от коменданта и главнокомандующего душащими меня попеременно пустыми от­ношениями.

По понятию моему о пользе казны и славы моих государей, ис­требил я, без огласки, прошедшим летом два застенка, яко памят­ники времен жестоких и бесчеловечных, употребя из оных мате­риалы на исправление древностей, заслуживающих быть обере­женными в позднейшие времена и, что этим оправдал я ваше по­кровительство, снискав всеобщую жителей московских эстиму и заслужил монаршее благоволение.

Руководствуясь таковым же подвигом спрятан у меня давно язык известного колокола, служащего возвестителем всех возму­щений стрелецких и возмущений чумы в царствование Екатерины Премудрой.

После такого напоминания о своих заслугах, оказанных госу­дарю и отечеству и московским жителям, Валуев в письме к Трощинскому рассказывает, как комендант арестовал колокол и оста­вил его под караулом на площади, где «прохожие, может быть, де­лают о том разные толки и заключения, а главнокомандующий, не осмотрев места и не расспросив о том у меня, пишет ко мне отно­шение, которое я оставил без ответа как для избежания дальнейших историй, так и потому, что ответствуя, обязан бы я был объяснить его сиятельству, что колокол им уважаемый, есть памятник зол российских, заслуживающий быть забытым всеми благомысля­щими отечества сынами, памятник бесславия покойного отца его, который, будучи главнокомандующим, от чумы и возмущения ук­рылся в подмосковную, за что и был отставлен, и дана преемнику его инструкция, в которой упомянуто о его побеге».

Изливши свою злость на главнокомандующего и даже на по­койного отца его, Валуев принимается за коменданта:

«Комендант говорит, что без начальства колокола отдать не мо­жет. Буде колокола принадлежат к военной дисциплине и акку­ратности, почему же не воспрепятствовал мне прошедшим летом разбирать колокола на башнях Спасской и Троицкой?

Обязан я был объяснить ему (главнокомандующему), что в моем чине, служа непорочно пятьдесят лет, разуметь я должен, кому ка­кие давать уважения, не погрешая против коменданта, о котором он сам отзывался, что он пьяница и знает только службу капральскую».

Далее Валуев, ни перед чем не останавливаясь, продолжает пе­речислять всякие мелочи, чтобы окончательно уничтожить своего противника:

«Злоба коменданта происходит от того, что не удовлетворяются его пустые требования о снабжении его дома неимоверным числом дворцовыми мебелями, о набитии льдом его погребов и проч. и проч., понеже дом его не ведомство экспедиции; злоба главноко­мандующего от неблагорасположенных ко мне окружающих его зятя Уварова и правителя канцелярии Карпова».

Как ни старался Валуев в глазах Трощинского, который мог донести эти сплетни и выше, очернить коменданта и главнокоман­дующего, не постыдившегося даже, по случаю колокола, вызвать тяжелые воспоминания фамилии графов Салтыковых и поступке одного из их семейства во время чумы в Москве 1771 года, как ни льстил Трощинскому разными подобострастными фразами, но граф Салтыков остался цел и невредим и 28 мая 1809 года сообщил Ва­луеву, что государь император Высочайше повелеть соизволил: «Набатный колокол сохранять навсегда на своем месте (т.е. на той башне, где он висел), в случае же починки башни сохранять колокол в надежном месте до исправления ее, а по исправлении опять ве­шать на свое место».

Валуеву, впрочем, осталось утешением, что в решении ничего не было упомянуто о спрятанном им языке от колокола.

Кроме набатных колоколов, как было уже сказано, существо­вали еще в городах колокола осадные, которыми извещали жите­лей о приступе неприятеля.

Так, псковичи в 1581 году звонили в осадный колокол при осаде Пскова Стефаном Баторием ¹).

Отсюда можно заключить, что колокола различались между собою по звуку, чтобы жители сразу отличили: пожар или приступ неприятеля.

На башне у Спасских ворот, как полагали, был вечевой колокол, привезенный в Москву из Великого Новгорода, после покорения его Иоанном III. Теперь остались одни перекладины, на которых ви­сел этот вечник вольного города ²).

Может быть, новгородский вечевой колокол перелит был в мос­ковский набатный или всполошный 1673 г. По указу царя Фео­дора Алексеевича, он сослан был в 1683 году в Корельский Нико­лаевский монастырь за то, что звоном своим испугал царя.

На нем вылита следующая надпись: «Лета 7182 1674 г., июля в 25 день, вылит сей набатный колокол Кремля города Спасских во­рот; весу в нем 150 пудов». Кроме этой на нем находится другая вырезанная надпись: «7189 года, марта в 1 день, по именному великаго государя царя и великаго князя Феодора Алексеевича всея Ве­ликия и Малыя России самодержца указу, дан сей колокол к морю, в Николаевский Корельский монастырь, за государское многолет­ное здравие и по его государских родителях в вечное поминовение неотъемлемо, при игумене Арсение» ¹).

На набатном колоколе (вышиной в 2 арш. 2 верш., в диаметре 2 арш. 4 верш.), хранящемся в Оружейной палате, читаем: «1714 июля в 30 день, вылит сей набатный колокол из стараго набатнаго ж колокола, который разбился, Кремля города ко Спасским воро­там, весу в нем 108 пуд. Лил сей колокол мастер Иван Моторин».

Этот колокол висел на башне у Спасских ворот, вместо сослан­ного в Корельский монастырь. Из дела о московском бунте во вре­мя мора 1771 года значится, что тогда звонили в набатный колокол для сбора народа. За это императрица Екатерина II велела отнять у него язык, без коего он висел до 1803 г. и тогда был снят с башни и поставлен под каменным шатром у Спасских ворот в Кремле, вместе с большими пушками. По сломке шатра, он сперва перемещен в Ар­сенал, а потом в Оружейную палату ²).

Царь Алексей в 1668 г., января 6, назначил кремлевскому на­батному звону такой порядок: «Будет загорится в Кремле, – бить во все три набата в оба края по-скору. Будет загорится в Китае – бить в один спасский набат в один край, скоро же. Будет – в Белом городе, в спасский набат в оба края потише и в набат, что на Троицком мосту, в оба края потише. В Земляном городе, – в набат на Тайницкой баш­не в один край, тихим обычаем, бить развалом с расстановкою».

В ночь 17 мая, когда был свергнут Лжедмитрий, по словам Петрея: «Народ проснулся от звона нескольких тысяч колоколов, кото­рые били набат» ³).

В Самаре, на соборной колокольне до сих пор находится на­батный колокол, присланный сюда в 1643 году царем Михаилом Феодорови-   чем ¹).

В описи городского Ряжского кремлевского имущества зна­чится вестовой колокол, весом в 12 пуд. Этот колокол находился в городе у Московской башни на городовой стене; а в 1701 году по указу великого государя Петра Алексеевича и по грамоте из Пуш­карского приказа взят в Москве в Пушкарском приказе. Какое на­значение имел этот колокол, – рукопись умалчивает ²).

На Спасской башне в Казани висит древний набатный колокол.