41. Звонарь А.В. Смагин (277 стр. – 293 стр.)

В вопросе улучшения церковного звона важно знакомство с ис­кусством выдающихся звонарей. Одним из выдающихся звонарей, является в Петербурге Александр Васильевич Смагин, родившийся в 1843 г. в Верхотурском уезде, Пермской губ., в селе Шипицыне.

«В 1853 г., когда ему было 10 лет, он прислуживал в своей сель­ской церкви, подавал кадило и, как все дети, любил звонить; хотя и тогда звон его отличался от звона его товарищей, но звонил он в то время механически, без углублений в значение и состав звона, или, как он выражается в своей записке, его звон «был несознательным до 1863 г.».

Отец его был зажиточным крестьянином и имел 4 сыновей, из которых двое старших окончили курс уездного училища, а двое младших, в том числе Александр Васильевич, остались вовсе не­грамотными.

Поступив на службу в армейский полк (за 2500 верст от роди­ны), он все свое рвение устремил кроме строевой службы также на изучение грамоты, чего ему в течение 1 ½ лет и удалось достичь, т.е. он научился читать и писать. На него обратил внимание командир полка В. И. Янов-ский.

Однажды, 19 февраля 1867 г., Смагин, подготовляя месячный отчет по канцелярии, услышал звон на двух колоколах (колокола были большие), но звон плохой; он закрывает дела, прекращает работу, отправляется на колокольню, берет веревки в руки и начи­нает звонить. Через час он получает приглашение от церковного старосты В. Г. Холина, содержавшего тогда в той церкви свой хор певчих и предложение обучать звону церковных звонарей; Смагин взялся и обучал сторожей звону около месяца.

Василий Гаврилович Холин, оптовый торговец овцами и вла­делец двух винокуренных заводов, принадлежит к числу немало­численных у нас ревнителей церковного благолепия.

«Словом Холин лелеял свой хор, который за то пел прекрасно и состязался с хором покойного воронежского архиепископа Сера­фима, большого любителя церковного нотного пения. Старожилы говорят о его хоре: «не услышим теперь такого пения, нет теперь таких хоров».

Любовь Холина к пению побуждала его вслушиваться во вся­кое мало-мальски хорошее пение и заимствовать его для своего хо­ра; таким образом, хор его многое исполнял из пения Серафимовского хора.

Пригласив Смагина обучать церковных сторожей звону, Холин, по истечении месяца, предложил ему рекрутскую квитанцию, по которой он мог освободиться от военной службы и поступить к нему на службу. Смагин принял предложение и поступил к Холину кон­торщиком. В течение более 10 лет, с 1867 по 1878 г., он сопровождал хозяина по торговым делам по средним и южным губерниям: где только ни слышал его хозяин хороший звон, немедленно посылал Смагина изучать его; а когда возвращался домой, то проверял своего приказчика на приходской церкви, где состоял старостою; при этом Холин обнаруживал большое чутье и слух относительно церковного звона, сразу и метко отмечая отступления от слышанного звона, если их делал Смагин; но этим не довольствовался Холин в своей любви к церковному звону, и в 1873 г. нарочно командировал своего звонаря для изучения звонов в Москву, Троицко-Сергиевскую лав­ру и в Ростов Ярославский; благодаря такому усердию хозяина, Смагин имел возможность усвоить себе различные звоны и на их почве начал вырабатывать нечто свое, составлять сборный звон из известных ему звонов, вносить сюда свои добавления, новые рит­мические фигуры, которые иногда выходят сами собою, непроиз­вольно, и этим он вступил на путь импровизации на колоколах; словом, по его выражению, звон его «из несознательного стал со­знательным», т.е. Смагин внес в свое искусство начало сознания и известное творчество.

В г. Ливнах, Орловской губернии, Смагин в скором времени стал известным звонарем и любимцем прихожан и города. Он од­нажды вызвал на себя неудовольствие ливенского соборного про­тоиерея, который жаловался архиерею, что Смагин звонит непо­требно; орловский архиерей Макарий назначил следствие, вызвал Смагина, сам слушал его звон и в конце концов пригласил его обу­чать звонарей.

В 1878 г. Смагин по обстоятельствам приехал  в  С.-Петербург,  занимался торговлей, но ему не повезло, и пришлось бороться с нуж­дой, в силу чего работал поденно на Балтийском заводе (1885 г.) и носил балки; он пользовался доверием рабочих, и цехом черно­рабочих Балтийского завода был выбран старшиною-представителем при спуске миноносца «Лейтенант Ильин» и закладке крейсера «Память Азова»; в это время он был занят воспитанием сына, кото­рый учился в гимназии, и свою любовь к звону должен был очень умерить; тем не менее он был (1886 г.) 10 месяцев звонарем в Александро-Невской Лавре, в которой усвоил так называемый лаврский звон. На соборной колокольне есть довольно порядочный подбор колоколов; особенно нравился Смагину большой колокол в 800 пу­дов никоновского литья с изображением патриарха Никона, в левой руке держащего колокол, а в правой – Церковь.

В 1888 г. по поводу спасения Императорской фамилии при кру­шении поезда в Борках, Смагин обратился к обер-прокурору Св. Синода с докладной запиской, в которой, выражая верноподдани­ческие чувства по случаю спасения жизни Государя императора от угрожавшей опасности, ходатайствовал о принятии его бесплатным звонарем в один из храмов столицы. Эта записка была препровож­дена на благоусмотрение Исидора, митрополита С.-Петербургского. Его Высокопреосвященство пожелал выслушать звон Смагина, и последний для этого был вызван в Лавру и звонил в присутствии митрополита. После этого испытания ему предложено было место платного звонаря в Лавре (по 30 р. в месяц), но он не принял его, заявив, что не хочет своих патриотических чувств продавать за деньги. Тогда состоялась следующая резолюция Его Высокопреос­вященства: «Благочинному ближайшей к месту жительства Смаги­на Вознесенской церкви объявить причту и Смагину, что последний может исполнять при той церкви звонаря безмездно». Смагину вы­дали из С.-Петербургской духовной консистории указ от 12 декабря 1888 г. №305 на право звонить в Вознесенской церкви. В августе 1886 г. Смагин ездил в Коневский монастырь на говение после про­исшествия на Балтийском заводе, где он работал поденно: ему бал­кой отдавило ногу. Видя в этом наказание за грехи и упущения отно­сительно обязанностей христианина, Смагин решил попоститься в Коневском монастыре; приехав туда, он не упустил случая приме­нить свое искусство с разрешения архимандрита Пимена; взобрав­шись на колокольню, он увидел, что она была запущена и загряз­нена; между тем, любя свое искусство, он требует на колокольнях чистоты, опрятности, не курить на них и другим не позволяет курить; понятно, что ему не  понравилась  запущенность  колокольни  Коневского монастыря, и он заставил монахов вымыть колокола от грязи и от птичьего помета. Между прочим он учил коневских звонарей своей манере звонить; ученье шло в течение целого дня между служба­ми; слушать звон собирались многочисленные богомольцы и спра­шивали архимандрита: «Ваше Высокопреподобие, скоро ли начнут по нотам звонить?». Смагин был предметом общего внимания, и когда он уезжал, то его провожали и на прощанье дали ему разных запасов, плодов, 3 рубля денег и бесплатный проезд до Петербурга.

Как выше упомянуто, он уже в Ливнах был известным звонарем, и память о нем сохраняется там и теперь.

Когда несколько лет тому назад в Петербург приезжала депу­тация из г. Ливн ходатайствовать о постройке железной дороги, члены этой депутации были и у Смагина, как бывшего ливенского звонаря, и один из депутатов приглашал его вернуться к ним в Ливны, говоря, что теперь у них некому и позвонить, но Смагин отказал­ся, сославшись на воспитание сына, который кончал гимназию.

Смагин – звонарь по призванию. Интерес и приверженность к звону были и росли у него в течение всей его жизни. Внутренне вле­чение к звону сказывается у него в том, что когда, например, он си­дит один, то ему слышится колокольный звон или представляются различные сочетания колоколов; он объясняет это тем, что мужику втемяшится в голову, того и колом из него не выбьешь. Его любимое выражение о том, как он изучал звоны, такого рода: «Я звон соби­рал 40 лет, дайте мне теперь его разнести», т.е. распространить свое искусство. Но Смагин встречает также и большое несочуствие та­кому увлечению колокольным звоном. Его считают странным или смеются над ним.

«Когда начнешь о звоне говорить, все над тобой потешаются, — говорит он: — Ха, ха, ха, много у нас в Петербурге звонарей; зво­нишь, значит, болтаешь, – врешь по самое стропило. Хотелось бы по душе говорить о звонах, а над тобою смеются, кровную обиду нано­сят, смеются над тобой, а смешно это или нет, не разбирают».

Когда его сильно донимают те, которые сочувствовали ему в мо­лодых годах как крестьянину со стремлениями, и когда в люди выш­ли, стали свысока и с насмешкой относиться к нему, он им говорит: «Когда вы молоды были, то обнимали Россию и целовали народ, а теперь вы горькую редьку ему суете».

На колокольне Смагин чувствует себя хозяином; он привык вос­ходить по лестницам ее, не  боится  холода,  пронизывающего  ветра,  ни дождей, когда приходится дежурить ему днем и быть ближе чем другие люди то к ясному, лазурному, то к пасмурному небу, или ночью, когда над ним горит звездное небо и тот млечный путь, кото­рый сибиряки называют «гусиной дорогой» в силу приметы, как вереницы гусей при отлете осенью летят ночью по направлению Млечного пути. Ему, как старому звонарю в рассказе Короленко («Старый звонарь»), «земля и небо, и белое облако, тихо плывущее в лазури, и темный бор, невнятно шепчущий внизу, и плеск невид­ной во мраке речки – все это ему знакомо, все это ему родное… не даром здесь прожита целая жизнь»… Его любовь к искусству и мес­ту, где он его применяет, доходит до того, что, как выше упомянуто, он заботится о чистоте и порядке на колокольне и никому не позво­ляет – ни себе, ни другим – курить на ней; когда он начинает зво­нить, он снимает шапку и крестится, затем, сделав удар в колокол, стоит с открытой головой в продолжение первых двух ударов. Для него, настолько посвятившего себя колокольному звону, обидно звучит известная пословица: «отзвонил и с колокольни долой», ко­торую он за это называет непутевою и желает бороться с нею по ме­ре сил. Цель его стремлений – бороться против пренебрежитель­ного или кощунственного отношения к звону и распространить уме­ние хорошо звонить, чего в нашем современном звоне именно и не достает, тогда как оно может быть настоящим искусством.

Отец Израилев в вопросе о церковном звоне затронул две сто­роны: 1) гармоническое настраивание колоколов и 2) искусство ме­лодического звона, не касаясь также близко вопроса о самом искус­стве звонить обыкновенно – ритмически, а не мелодически. Мело­дический звон едва ли может иметь будущность, потому что он идет в разрез со всеми преданиями нашего церковного звона и не подхо­дит к самому характеру колоколов, которые производят совершен­но определенное гораздо большее впечатление, если в них звонят ритмически, чем если выигрывают на них мелодии, как в куранты.

Таким образом в вопросе о церковном звоне наряду с гармони­ческим настраиванием колоколов гораздо важнее заботиться об улучшении традиционного, т.е. ритмического звона, чем о развитии совершенно нового для нас мелодического. Смагин преследует именно эту цель. В своей записке он говорит, что к улучшению церковного звона стремятся теперь как колокольные заводчики, так и отдельные лица и, кажется, убеждены, что благозвучный звон получится путем одной только переливки или гармонического на­страивания, тогда как звонари звонят по прежнему неумело, и осо­бого впечатления на молящихся не производят… Где же у них масте­ра звонари, которые умели бы управлять колоколами, спрашивает он и высказывает мысль, что можно больше примириться с ис­кусным звоном на ненастроенных колоколах, чем с неумелым зво­ном на настроенных. «Мне приходилось, — продолжает Смагин, — слышать много раз, как на сельской церкви мужичок так отчетливо и красиво зво­нит, что любого соборного и дворцового звонаря за пояс заткнет, жаль только, что звон этого мужика ограничивается одной фигурой, которую он заучил».

Важность искусного звона подтверждается тем, что при таком звоне гораздо больше собирается молящихся в церковь, как Смагин убеждался и из своей практики, когда большие толпы собирались слушать его звон до начала службы и оставались ради этого и после службы».

Смагин в течение своей продолжительной практики успел вы­работать определенную систему искусства звона, которую он изло­жил С. Г. Рыбакову ¹).

Будучи идеалистом и художником в душе, Смагин с упор­ством фанатика смотрит на колокольный звон, вполне справедливо придавая ему громадное значение в жизни русского народа.

Все разновидности колокольного звона: благовест, трезвон, пе­резвон разумеется должны иметь особые оттенки и чем они нежнее и тоньше, тем сильнее действуют на слушателей, вызывая в них живое благоговение.

Наоборот, беспорядочный и негармоничный звон, лишенный этих оттенков, производит как раз обратное действие.

Во многих католических странах, где колоколам уделяют чрезвы­чайно мало внимания, колокольный звон не только не вызывает бла­гоговейного чувства, но, наоборот, раздражает и беспокоит жителей.

Смагин один из первых обратил внимание на стройность коло­кольного звона, извлекая из колоколов различные оттенки звуков, в зависимости от церковной службы.

В его звоне чувствуются не простые механические удары язы­ком о металл колокола, ничего не говорящие ни уму, ни сердцу, а что-то более глубокое, что увлекает и уносит душу от повседневной жизни к более чистому и возвышенному.

Многие, слышавшие звон Смагина, говорят, что колокола, как будто оживали под его ударами. Настроение от звона получалось изумительное, – колокола начинали петь.

Как было сказано выше, Смагин подробно изложил свой взгляд на колокольный звон известному исследователю в этой области С. Г. Рыба-кову.

«Когда поочередно перебираются все колокола друг за другом, то это называется перезвоном; этот звон – символ печали и употребляется при похоронах, а также в праздники св. Креста, на Страстной неделе.

Нелишне также упомянуть о родах колоколов, какие употребля­ются у нас для церковного звона.

Маленькие колокола называются зазвонными; имеют весу от 10 фунтов до 5-6 пудов; более крупные или альты от 8 до 25 пудов. К числу крупных принадлежат: вседневный колокол от 100 до 500 пудов, в него благовестят в каждый будничный день; полиелей­ный до 600-700 пудов, в который благовестят в праздники Апос­толов и Святителей; воскресный – до 80-1000 и более пудов, для благовеста в воскресенье; праздничный колокол, от 1000 до 2000 и даже до 4000 пудов, употребляется в большие двунадесятые празд­ники и царские дни.

Впрочем, такое назначение и употребление колоколов не строго обязательно, и в уставе церковном по этому поводу есть даже ого­ворка: «аще как захочет настоятель». Далеко не в каждой церкви существует весь перечисленный набор колоколов, и, например, по­лиелейный колокол часто заменяет воскресный и наоборот, а в сель­ских церквах колокол в 100-200 пудов исполняет обязанность всех перечисленных колоколов. Есть и обратное явление, – что несколь­ко колоколов на колокольне остаются без употребления, и к языкам их почему-то не привязывают веревок для звона, может быть пото­му, что звонари не умеют справляться с большим числом колоколов. Таких колоколов без употребления, говорят, находится много и на колокольне Ивана Великого, где у них сняты языки. Кстати сказать, самый звон на Иване Великом не имеет единства, потому что коло­кола размещены в разных ярусах колокольни и даже в пристройке сбоку ее, а каких-либо приспособлений для единства звона там не делают, да и не умеют делать.

Почти что за каждой службой звонят несколько раз. В начале всенощной бывает 3 звона: после благовеста в один большой коло­кол начинается без перерыва «красный звон», т.е. трезвон без пере­боров  до 3 раз; за обедней после благовеста 3 трезвона; ко 2-му и 3-му трезвону можно присоединить вступление или, как называет Смагин, затравку – нечастый звон в один самый маленький коло­кол, как предуведомление о начале звона. Перед хиротонией во епископа за всенощной накануне по 9 песне канона полагается зво­нить в большой колокол 50 раз.

Когда умирает священник, то звонят, делая 12 очень редких ударов в колокол; при перенесении тела священника на кладбище при каждой церкви оно встречается перезвоном, а когда шествие скрывается из виду, на колокольне производится красный звон; к молебну сначала благовест, а потом перезвон без переборов, при­мыкающий к благовесту без перерыва. К повечерью и великопост­ным часам бывает перезвон, исполняемый на двух маленьких коло­колах, в которые ударяют несколько раз поочередно и затем раз в оба вместе, после опять делают несколько ударов в каждый по оче­реди и два раза в оба вместе и также в 3-й раз. По поводу этого звона звонари острят, что «пошел-де корову доить», т.е. звонить в два маленькие колокола.

Главным недостатком нашего современного звона является именно отсутствие единства в звоне, так как у нас звонят не одно­временно, а как придется, так что отдельные колокола перебивают друг друга, не соблюдая того, что на языке музыки называется так­том. По этому поводу Смагин говорит в своей записке: «Как бы хо­рошо ни звонил звонарь в верхней палате (ярусе), а если большой колокол, висящий внизу, не соблюдает такта, то он портит хороший звон в верхнем ярусе». Для устранения этого недостатка, т.е. отсут­ствия одновременности или такта в звоне, Смагин придумал при­способление следующего рода: с боку большого колокола он устраи­вает вилку-пружину, и когда звонарь ударяет языком в край коло­кола, то шейка языка ниже края колокола ложится в эту вилку-пружину, которая дает знать момент удара вверх, и верхние звонари на эти знаки или указания должны смотреть как певчие на регента; тогда в звоне будет соблюдено деление, и самый звон становится тогда законченным, одновременным как вверху, так и внизу.

Большое место отводит Смагин в колокольном звоне также от­тенкам исполнения.

В вышеупомянутой записке он говорит, между прочим, что, за­нимаясь многие годы колокольным звоном и собирая различные мотивы этого звона, он пришел к мысли связывать эти мотивы один с другим, а также стараться удалять и приближать звуки колоколов, т.е. выполнять при звоне то, что обозначается  музыкальными  терми­нами  forte  и  piano, звонить тише и громче, так что при тихом звоне может казаться, что звонят где-то далеко; и все звонари по системе Смагина должны согласно выполнять эти оттенки.

Для достижения такого согласия в исполнении Смагин приме­няет аппарат так называемых баклушек, четырехгранных деревян­ных брусков, крепко насаженных на вертящихся осях; на сторонах баклушек имеются надписи: «начинать после перебора», «стой», «тише», «сильнее»; такие баклушки помещаются в каждом ярусе ко­локольни и соединены друг с другом веревками так, что одновре­менно повертываются одной и той же стороной, и все звонари видят одну и ту же надпись; звонарь, находящийся в верхнем ярусе, управ­ляет этими баклушками и, следовательно, оттенками исполнения.

Желательно, чтобы баклушка при повертывании ударяла в ка­кой-нибудь маленький колокол с помощью особого крючка для то­го, чтобы звонари как-нибудь не просмотрели поворота баклушки.

Чтобы иметь полную возможность применять свое искусство, Смагин пользуется системой особого балансирования колоколов, т.е. подвязывания к их языкам веревок.

Для полной благоустроенности звона необходимо, по Смагину, установить, прежде всего, четность в ударах в колокола, т.е. чтобы в данный промежуток времени производить во все колокола четное число ударов. При этом руководящую роль играют размахи языков очень больших колоколов около 1000 и более пудов, так как в них можно произвести в известное время только определенное число ударов, ни больше, ни меньше, в силу того, что массивный язык, как говорится, сам ходит по инерции, и ускорить или замедлить его дви­жение звонарь не может в силу его тяжести; число ударов зависит от диаметра (поперечника), веса колокола и языка: из двух одинако­вого веса колоколов в более узко слитый колокол можно произвести в одинаковое время большее число ударов, чем в более широкий, потому что в колокол первого рода размах языка укорачивается.

Балансировать языки колоколов значит – подвязать к ним ве­ревки таким образом, чтобы один звонарь мог свободно управлять несколькими колоколами. Посредством балансирования звонарь может управлять в 3 раза большим числом колоколов, и этим соблю­дается экономия в звонарях. Искусство балансирования находится в прямой связи с искусством самого звона.

Тем лучше звонарь зво­нит, чем целесообразнее у него подвязаны колокола.

В колокола менее 800 пудов можно в определенное время произ­водить и большее, и меньшее число ударов, смотря по тому, широк или узок колокол, а также в зависимости от усилий звонаря.

В колоколах от 150 пудов и до самых маленьких языки можно подвязать веревками к нескольким центрам, привязываемым к дос­кам, которыми звонарь управляет посредством ног.

Балансировать колокола, т.е. подвязывать языки нескольких колоколов к одному центру можно до 500 пудов, а большей тяжести нельзя; крупные колокола, не тяжелее 300-500 пудов, балансиру­ются тогда, когда не дают в определенную меру времени четного числа ударов, а если получается четный звон, то в эти колокола зво­нят в два края; при таком звоне на каждый колокол уже надобен отдельный звонарь. Звон в два края очень красив и торжественен в силу полной равномерности в движении и ударах языка.

В подробности балансирования колоколов я не вхожу, так как это дело самих звонящих, и каждый звонарь балансирует по-своему, как ему удобнее звонить; при том это такая практическая подроб­ность, которая, как говорит Смагин, на деле виднее.

Путем подобных приспособлений и условий исполнения Сма­гин воспроизводит несколько родов церковного звона (точнее тре­звона), которые он успел собрать и частью сам составил в течение своей многолетней практики. Он исполняет, между прочим, не­сколько традиционных звонов, которые он называет историчес­кими, а именно: 1) ростовский, 2) георгиевский, слышанные им в гор. Ростове Ярославской губ., 3) лаврский – звон Александро-Невской лавры.

Эти исторические звоны Смагин желает сохранить во всей не­прикосновенности и поэтому не допускает к ним, когда исполняет каждый из них самостоятельно, никаких добавлений в роде вступ­лений, переборов колоколов и т.п.

Больше свободы предоставляет Смагин звонарю в так назы­ваемом сборном звоне, составляемом из различных, в том числе и исторических звонов, и здесь он присоединяет и вступления, и пере­боры и т.п.

Наряду с пословицей «отзвонил и с колокольни долой», кото­рую Смагин называет непутевою, он не выносит и легкомысленного интереса к звону и в видах борьбы с таким отношением к нему счи­тает надобным избегать однообразного повторения одной и той же фигуры в звоне и соединять с этой целью в звоне нескольких фигур, которые устранили бы однообразие, а народ не говорил бы, что зво­нарь песню играет. Из соединения нескольких различных звонов в один Смагин образует так называемый смешанный, сборный звон, где он предоставляет звонарю большой простор и даже право им­провизировать на колоколах, вставлять свои новые фигуры, чем он и сам пользуется, причем у него проявляется временами творчест­во: иногда, по его словам, звонит он, звонит, и вдруг сам не ждал, вы­ходит новая фигура. При записывании звонов Смагина на ноты различные стоимости нот следующим образом распределяются по колоколам: большие колокола исполняют полтакта и четверти, ко­локола в левой руке – четверти или осьмые, а в правой руке шест­надцатые или тридцать вторые.

К звонам Смагин прибавляет вступления, а именно: затравку, нечастый звон в один самый маленький колокол, как предуведом­ление о начале звона; переборы – довольно скорые удары по одному разу во все колокола по порядку от самого маленького и до самого большого, после чего начинается «красный звон».

Различные составные части звонов Смагин распределяет сле­дующим образом, смотря по роду службы: в начале всенощной бы­вает, как известно, 3 звона, – после благовеста в один большой коло­кол начинается «красный звон», который исполняется Смагиным в 1-й раз без переборов, во 2-й и 3-й раз – с переборами, причем могут чередоваться разные исторические звоны.

Далее я предлагаю читателям свой опыт записывания звонов Смагина на ноты и этим сочту свою задачу исполненной, но считаю надобным прибавить, что одно описание недостаточно для полного и отчетливого представления об искусстве Смагина, и при желании ознакомиться с этим искусством, вообще  любопытным,  необходимо  все это видеть на деле: «На деле виднее», — говорит Смагин, или по пословице, им же добавляемой: «Толкач муку покажет, а базар цену скажет».

Вот образцы звонов Смагина в порядке, какого он держится за литургией (см. трезвоны в начале обедни на след. стр.).

К этим главным звонам Смагин присоединяет еще сборный или, как он называет его, современный, и кроме того, вступление в роде того, какое сделал М. И. Глинка в звоне в «Жизни за Царя». Такой звон он называет собственно историческим, так сложилось у него представление о том историческом звоне, о восстановлении ко­торого хлопочут, по словам Смагина, москвичи и даже напечатали в этом смысле года 1 ½ – 2 тому назад статью в «Новом Времени». Составные части этого звона у Смагина следующие:

1) начало такое, как в звоне в «Жизни за Царя», – редкое, кото­рое без музыки, пожалуй, будет резать слух, но это продолжается не­долго, и за ним следуют:

2) ростовский или георгиевский звон,

3) лаврский,

4) современный – сборный.

Такой исторический звон по Смагину должен представлять одно целое, должен быть слитный, нераздельный. Смагин с особенной охотой взялся бы воспроизвести эти звоны со всеми приспособле­ниями, оттенками исполнения, ритмичностью на больших коло­кольнях, где много колоколов и несколько ярусов, и где впечатление могло бы получиться несравненно более сильное и законченное; много еще других подробностей звона выработал Смагин для раз­ных особенных случаев и моментов церковного богослужения, на­пример, для пасхальных заутрени и литургии, во время чтения пас­хального Евангелия и пр., подробностей, с которыми лучше всего можно было бы познакомиться на деле. В сентябре 1895 года я был в Москве, виделся со старостой общества хоругвеносцев при крем­левских соборах и говорил с ним о состоянии звона в Москве; он сам высказывался, что в Кремле у них звонят плохо, без толку, и заин­тересовался рассказом об искусном церковном звоне.

Тогда же я виделся со старостой кремлевского Успенского со­бора, известным оратором г. Плевако, и последний подтвердил, что кремлевский висят не только в ярусах колоколен, но и в при­стройках сбоку, и звонари не видят и не слышат друг друга, что этот звон нуждается в улучшении, что когда в Москве и в Кремле звонят, то получается впечатление не правильного, хорошего зво­на, а звонящего города, что, правда, в своем роде, недурно; тем не менее вопрос о звоне в Москве, по крайней мере в Кремле, остается открытым.

Со своей стороны Смагин в записке о звоне предлагал свое ис­кусство и труд для коронационных дней в 1896 г., в Москве, когда он взялся бы устроить все описанные приспособления (недорогие – руб. 20-25) для звона, воспользовался бы бездействующими теперь на Иване Великом колоколами, подвесив к ним языки, обучил бы звонарей одновременному звону и своей манере звонить и мог бы во всей обширности воспроизвести звоны.

Сознавая, что состояние церковного звона у нас оставляет же­лать много лучшего, и стремясь настойчиво к приложению и рас­пространению своего искусства, он любит повторять свое выраже­ние: «Я звон собирал 40 лет, дайте мне теперь его разнести», т.е. пе­редать другим звонарям.

В случае, если бы ему пришлось заведывать организацией звона во время коронации в Москве, Смагин для обучения звонарей своим приемам звона мог бы воспользоваться пасхальными и царскими днями, когда звон бывает в течение целого дня» ¹).

Много радости и сердечного умиления доставлял людям цер­ковный звон в старину. Вот почему они и заботились, чтобы этот звон, прославляющий Бога, был «красен и благолепен».

В с. Шалегоне, Вятской губ., самоучкой-слесарем, крестьяни­ном Дмитрием Ивановым, устроен механический звон колоколов. Механический церковный звон звучит несравненно лучше самого хорошего звонаря вручную – звон выходит плавнее и мелодичнее. Изобретатель машины устроил звон всего за сто рублей из своего материала.